С утра пораньше Надя ураганом ворвалась в комнату к одному из жильцов — поляку Яну Брженковскому. Тот брился и недоуменно уставился на служанку с горящими глазами, державшую в одной руке пыльную тряпку, в другой — половую щетку.

«Я знаю, что вы поэт, пишете по-французски статьи о поэзии и живописи...» — стала энергично наступать на него Надя.

Брженковский с испугом попятился.

«А вы понимаете, что в живописи пора заново выписывать предмет, сочетать абстракционизм с ясностью реализма?..»

Брженковский оторопело смотрел на помешавшуюся служанку. Она держала речь еще минут пять.

«Я предлагаю вам быть редактором моего журнала о современном искусстве,» — перешла наконец к делу Надя.

«Мадам, — залепетал Брженковский, — может быть, мне лучше позвать хозяйку...»

Наде стоило немалого труда убедить Яна, что все это не розыгрыш и не помешательство.

И Надина фантастическая напористость сделала свое дело! Журнал «Современное искусство» стал выходить на двух языках — французском и польском. Сам Леже сделал обложку для первого номера. Брженковский находил авторов; журнал печатал не только статьи, но и репродукции лучших картин современных художников. Редактор поражался, как Надя, путаясь во французских и польских словах, умела подбросить отличную тему.

К сожалению, журнал просуществовал недолго — вышло всего три номера, после чего издатель разорился.

Леле не терпелось услышать про роман бабки с Леже. Когда же он наконец начался? Так что же, Леже совсем Наде поначалу не нравился? И она ему тоже?

Начнем с того, что Фернан был женат. Его жена Жанна нечасто появлялась в Академии, но иногда захаживала. Элегантная немолодая дама с аккуратной укладкой, в дорогой шубе — не в кролике, как некоторые. Глядя на нее, Надя думала, до чего они с мужем неподходящая пара. Жанна Лой в далеком 1913 году была стройной девушкой-велосипедисткой, пленившей молодого художника. Она проезжала мимо кафе «Клозри де Лила», где Леже сидел с друзьями, — прекрасное видение в белом платье. И художник влюбился в это видение. Сколько он потом писал девушек на велосипедах, посвящая им рисунки, гуаши, картины маслом! Когда чудесное видение превратилось из мадемуазель Жанны Лой в мадам Леже, все изменилось: был навсегда заброшен романтичный велосипед, вместо него понадобилась машина, потом — квартира, обстановка и все такое. Жанна не была художницей — просто светской дамой. Обо всем этом Надя краем уха слышала от Озанфана. Нравился ли ей самой Леже? Как художника она давным-давно его оценила, не ошиблась тогда, девчонкой: в нем действительно были и мощь, и оригинальность, и дух современности. А как мужчина? Ну что за вопрос? Он ведь был женат! Она же не шалопутная какая-нибудь, для нее брак — это свято, а о том чтобы сделать трио даже и не думала тогда. Своего развода Надя стыдилась, всегда конфузилась, говоря об этом. Свободная мораль парижской богемы ей не привилась. И краситься Надя не научилась, и одеваться — так до сих пор себе и покупает самое простое, неброское. Раньше на холсты и краски экономила, теперь каждый лишний франк бережет для музея Леже. Но деревенским своим собачьим нюхом Надя давно уже чуяла, что Леже несчастлив. Однажды вышли вместе из Академии усталые: делали вдвоем большое декоративное панно, и вдруг он вместе с ней пошел в метро. А сам еле ноги передвигает.

Где же ваша машина? — спросила Надя.

У Жанны, — последовал угрюмый ответ, сопровождаемый тоскливым взглядом из-под нависших ершистых бровей. — Машина почти всегда у Жанны, а я так, пешком...

Помолчав, Леже вдруг добавил:

Какая ты счастливая, Надя!

Про себя Надя усмехнулась: мэтр-то, небось, обедать в «Куполе» или в «Доме» будет, а ей надо выбирать: или булка с котлетой, или автобус после метро. И буркнула ему в ответ:

В чем счастье-то мое?

Тебя дочка дома ждет, — с тяжелым вздохом ответил Леже.